Олег Демидов

Родился в 1989 году в Москве.

Окончил филологический факультет Московского гуманитарного педагогического института. Аспирант МГПУ, мариенгофовед.

Составитель собрания сочинений А.Б. Мариенгофа (М.: Книжный клуб Книговек, 2013).

Победитель V фестиваля университетской поэзии (2012). Участник 10-го Майского фестиваля новых поэтов (2013), фестиваля свободного стиха (2014), майского фестиваля поэзии «Связь времен» (2014). Лауреат премии им. Демьяна Бедного (2013).

Печатался со стихами, прозой и публицистикой в газетах «Литературная Россия» и «Истоки», в альманахах «Ликбез», «День открытых окон» и «Вокзал», на портале «Свободная пресса», а так же в журналах «Волга», «Homo Legens», «Кольцо А» и «Сибирские огни».

Автор книги стихов «Белендрясы» (СПб: Своё издательство, 2013).

Буковки

Сергею Васильеву и Петру Радечко,

с любовью

«Не бойтесь, деточки, – это всего лишь буковки!»

(с) Ш.Э.Ф.

Всё началось с маньяка, который изрубил топором семнадцать старушек. Новый Раскольников подходил к делу творчески: расчленял до неузнаваемости тела так, что их легко можно было бы спутать с обыкновенной свининой; мариновал, готовил человеческие шашлыки прямо на кухне жертвы, а из недоеденных остатков выкладывал короткую фразу: «Право имею». Маньяк орудовал в Астраханской области – в одном из небольших городков, где, как часто у нас бывает, балом правит ветер вседозволенности: куда подует, там и счастье, власть, закон.

Взяли его с поличным на восемнадцатой старушке. Он в спешке пытался доесть улики, но доблестные господа полицейские буквально зубами вырвали дорогу к справедливости – не пропадать же добру. На последней старушке маньяк изменил своей традиции и почему-то выложил: «Настеньк..».

За первым маньяком появились и другие, но уже не в России, а в Вене. Там нашёлся чудак, который из пневматической винтовки несколько дней подряд расстреливал прохожих. Как и всякий человек такой ипостаси с нарушенной психикой, целился он по половым органам жертвы. Свинтили его, бившегося в судорогах оргазма.

В Америке за это лето возросло количество браков среди бездетных вдовцов и вдов с молоденькими дочками. Как показывает статистика, более чем в половине таких браков мать семейства уже с наступлением осени загадочным образом кончала с собой, а опеку над ребёнком брал новоиспечённый отец. Так же этим летом ощутимо возросла прибыль в автопрокатах и так же ощутимо пополнили вес мексиканские пограничники.

В Нью-Йорке на каждом углу висит реклама BDSM-заведений, где «за нескромную плату вы сможете окунуться в мир разврата и страсти, боли и нежности, покорности и тирании. VIP-клиентами готовы заняться приглашённые звёзды шоу-бизнеса. Звоните 007-1689-732-00». Департамент нравственности, возглавляемый бойкими старушками, пытался снять эти billbord`ы и запретить подобную рекламу, но, получив 40%-ую скидку на услуги заведений, они успокоились.

В Италии полицейские накрыли притон «De Saadome». Организаторы притона устраивали всевозможные оргии с участием несовершенно летних юношей и девушек, а так же дрессированных животных – собак, а ещё чаще коней. Происходило это действо на вилле эрцгерцога Паулини. Организаторы успели даже построить театр на открытом воздухе, где по желанию клиента разыгрывались сценки из «Декамерона». По последним данным «De Saadome» вновь спокойно функционирует, и теперь у них появилась новая услуга – ролевые игры. Самая популярный сценарий – «Полицай и беззащитная девочка». Благо, униформы, реквизита и крепких парней, готовых подчиняться любому приказу, стало предостаточно.

В Москве президент опубликовал новую заметку в своём блоге, в которой чёрным по белому было написано: все партии на выборах равны, но его родная партия равнее всех. После этой заметки на телевидении выступил премьер, лукаво улыбаясь и, то и дело подмигивая на камеру, сказал, что пора сжигать вредные книги. На вопрос журналиста, кто будет решать, какие книги вредные, а какие нет, премьер лично сжёг удостоверение журналиста.

По всем миру происходили странные, никак на первый взгляд не связанные друг с другом вещи. Лучшие агенты ФБР, ЦРУ, центра «Э» и прочих тайных контор никак не могли понять, почему всё происходит и кто за этим стоит. И только питерский филолог Моисей Моисеевич Зильберман знал, что за чертовщина творится вокруг. Он как раз писал sms своей ташкентской коллеге: «Деточка, пора бояться буковок». Дострочив sms, Зильберман принялся писать письмо.

«Уважаемый Председатель земного шара, Ваши коллеги совсем отбились от рук: их печатное слово уходит в массы и там перерождается в нечто совершенно ужасное. Если так и дальше будет продолжаться, то совсем скоро мы сможем полюбоваться на закат всего человечества. Надеюсь, что Вы сможете что-то предпринять.

Искренне Ваш, 1-ый евразийский учетник в третьем поколении, Моисей Моисеевич Зильберман».

Положив новенький Parker во внутренний карман, Моисей Моисеевич сложил письмо в трубочку и ушёл в соседнюю комнату. Там, выбрав голубя покрупнее, привязал к птичьей лапке письмо и выпустил своё «послание» в окно:

 – Летите, буковки! Летите!

Платформа 1. Пушкин.

Москва полна легенд и тайн. Чего только стоят Чистые пруды, выкованные Булгаковым из словесного мрамора! Или Тверская, Покровка и третья улица-фантом, вечно меняющая своё название в мемуарах, увековеченные славой имажинизма! Или..!

Но мне бы хотелось поведать Вам о самой страшной и на первый взгляд совсем нереальной легенде. Возможно, что после публикации этого текста на меня ополчится большая часть литературного сообщества, замешанного в этом деле. Но я рискну.

Итак, всё началось в 1837-ом году, когда закатилось Солнце Русской Поэзии.

Лежит Его тело в Михайловском. За ним ухаживают. Не только стригут ногти и волосы, наносят безумный грим, но и поют, читают свои прискорбные стихи, посвящённые ему, делятся своими мирскими секретами. Он для них ещё живой и никогда (слышите!), никогда не умрёт.

Говорят, что точно так же поступили и с Сергеем Александровичем Есениным,  Виктором Робертовичем Цоем, и с Элвисом Пресли, и … список можно продолжать.

Волосы и ногти, как известно, растут после смерти. И вот, представьте себе, особо безумные и фанатичные люди литературного сообщества – а их не мало! – делает из пушкинских волос себе парики, а порой и вживляют их на свои залысины. С ногтями дело обстоит куда скабрезней: их состригают каждое полнолуние, толкут до состояния пыли и начищают этим порошком свои зубы. Они верят, что этот рецепт защитит их от кариеса и сделает их злобные рты медовыми устами. Какая пошлость!.. Ещё большая пошлость – это то, что незаурядной популярностью пользуются иссиня жёлтые ногти с мизинцев обеих ног – их заглатывают прямо так и жуют, жуют, жуют…

У литературной общественности есть несколько дней в году, когда они причащаются от тела и от духа Александра Сергеевича. Шестого июня они устраивают массовую оргию у тела покойного.

Обычно это происходит так: какой-то известный актёр или целая труппа читают Его стихи – общая же масса под воздействием поэзии и особых препаратов погружается в транс; в изменённом состоянии сознания, когда активируется только один инстинкт – инстинкт продолжения рода, – они массово познают друг друга; и нет в этот момент ни эллина, ни иудея, нет ни старых, ни молодых, нет женщин и нет мужчин – они цепляются жадными губами о складки ближнего своего, они сладострастно целуются в уды, они ласкают сразу двух-трёх близстоящих; и в кульминационный момент, когда чтец или чтецы завершают своё выступление, они все фонтанируют в оргазмах; а тело покойного в этот момент как будто освещается божественным сиянием.

Другой день – это двадцать третье марта, день, когда вышла всеми любимая энциклопедия русской жизни – «Евгений Онегин». В этот день случается бал-маскарад. На него приглашаются только избранные литераторы. Место действия каждый год меняется и фактически ни от чего не зависит – это может быть и Москва, и Санкт-Петербург, и Рим, и Токио, и Нью-Йорк, – словом, первый попавшийся город.

На этом событии обычно воодушевлённо слушают оперу Чайковского, а после вальсируют до первых петухов. С рассветом, когда встаёт звезда по имени Солнце, поднимается и Солнце Русской Поэзии: к телу приделаны верёвочки, и профессиональные кукольники управляют им. Новорождённый Александр Сергеевич читает  присутствующим свои стихи. Читает, естественно, не сам, а подобранный актёр, но для собравшихся это не так уж и важно, ведь они видят живого Пушкина, который, активно жестикулируя, читает свои волшебные стихи. Каждый литератор непременно подходит во время чтений и вручную, либо по привычке, пытается удовлетворить мёртвое тело. Заканчивается всё лишь к полночи следующего дня: литераторы, почувствовав небывалый прилив жизненных сил и вдохновения, не отходя от места, садятся писать в две руки и в две ноги новые романы, поэмы и всячески иначе марать бумагу.

А какая легенда известна вам?

Платформа 2. Митинг.

Иду по ночному Тушину,

Вспоминаю сладостные моменты.

Вижу плакат: «Голосуй за Пушкина!

Памятник Пушкину в президенты!»

© Евгений Лесин.

Они собрались у памятника Александру Сергеевичу. Солнце русской поэзии нехотя смотрел на всю эту кодлу. Он пытался их не замечать, но эти сволочи стали скандировать свои глупые лозунги: «Пушкин всё! Остальное ничто!», «Мир Есенину – война подражателям!», «Долой современную поэзию!» Как ни странно, но последний лозунг особо рьяно скандировала великая кучка графоманов из писательского союза.

Самые безбашенные ребята из литинститута залезли на Александра Сергеевича и вывесили чёрный-чёрный транспарант с красной вязью «Да, Блок!» На этом они не успокоились и, аккуратно встав на плечи Нашего Всего, стали вскидывать руки в римском приветствии и кричать: «Отсоси у Гумилёва! Хей! Хей! Отсоси у Мандельштама! Хей! Хей!»

В сторонке от всего стояли две одинокие женщины. В руках у одной была скромная табличка: «Не забудем никогда этап: Варламов, Солженицын и ГУЛАГ». Вторая, увидев любимого ей Александра Исаевича, рассказывала первой о приключениях писателя в Ташкенте и вдохновенно цитировала «Раковый корпус». Первая стояла, как ни в чём не бывало, погружённая в себя.

Самое интересное действо разворачивалось неподалёку от кинотеатра. Там в круге бушующей толпы горели три подвешенных чучела. Огонь съедал их медленно, наслаждаясь вкусом легко воспламеняемой соломы и бензина. Все три чучела изображали известных современных писателей. Заправлял этим действом мужичок с жидкой бородёнкой: он скандировал в микрофон: «Елизарова топить в Волге!», «Прилепина топить в Волге!» и «Шаргунова топить в Волге!». Окруживший его народ с превеликой радостью подхватывал слова.

На импровизированную сцену у подножья памятника взгромоздилась молодая, но уже озлобленная на весь мир поэтесса. Она и устроила этот митинг, а за ним и шествие в сторону Кремля. У неё была подготовлена речь:

– Стихи Александра Сергеевича Пушкина – все без исключения абсолютные шедевры! Лучше их ничего не написано и написано быть не может. Общество слепых на экскурсии в Лувре. Глухие на концерте Моцарта. У Пушкина нет и не может быть плохих стихов! Это совсем иной космос, где наша шкала ценностей – в смысле хорошо-неплохо-плохо – попросту не работает. Ко всему написанному им необходимо исключительно благоговейное отношение, для того чтобы оставаться в этой культуре, а не в культуре сев емелиных, быковых, юрьевых и прочих нечистоплотных гадов нашей поэзии. В противном случае мы автоматически оказываемся вне поэзии, его породившей, им порожденной и породившей нас.

Следом за ней выступил старый новый – это в России модно, ректор литературного института:

– Пушкин это наше всё?! – прорычал он в микрофон.

– Да!!! – безумствовала толпа.

Ректор играл с публикой: задавал ей вопросы на «да-нет», надсадно рычал и брызгал слюной. Следом, воодушевившись такой мощной энергетикой, всё внимание протестующих обратилось к музыканту. Одну из центральных скамеечек облепили ультраконсервативные филологи. Все как на подбор: смурые лица, нечесаные бородища, свитера крупной вязки и сумки за спиной, в которых притаился одновременно читаемый десяток книг. У самого полненького и самого бородатого в руках была гитара. Он пел известную переделку шевчуковской «Осени»:

Что такое русский? Это Кама!

Пасмурное небо над рекою.

В отражении мерещатся татары.

Русский, что опять стряслось с тобою?

По площади сновали туда-сюда немногочисленные журналисты с камерами и фотоаппаратами и лениво снимали происходящее. Вслед за ними ходил мужчина в тёмных очках. В руках он держал пустую табличку. Журналисты его не замечали.

До женщин, обсуждающих Солженицына, долетели обрывки переделанной «Осени».

– Вы слышите эти ужасные песни? – встрепенулась женщина, рассказывающая о Ташкенте. Собеседница лишь на пару секунд покосила на неё глаза и сразу же приняла прежний невозмутимый вид. – Фашисты! Сплошные фашисты и махровые националисты! Поют они! Вы посмотрите, а! А ещё филологи! Поют, что они русские! И возмущаются татарской примеси, а! Только подумать, в какой стране мы живём! Вот вы гордитесь тем, что вы русская? Нет? И правильно! Чем тут гордиться! Да, я самая русская из всех здесь собравшихся!

Митингующие собрались в колонны и устроили шествие в сторону Кремля. Ко всем прочим лозунгам прибавились «Бей Быкова – спасай Россию!», «Нам нужна другая поэзия!» и «Только Бунин! Только «Аллеи»!». Шествие возглавлял всё тот же неприметный мужичок в тёмных очках и с пустой табличкой.

Полицейских, вставших в оцепление и сурово всматривающихся за соблюдением правопорядка, не было. Министр внутренних дел посчитал, что хиленькие окололитературные безумцы просто-напросто физически не смогут устроить погромов. «Вы шутите? Эти книжные черви ни на что не способны!» – обронил он реплику в приватной беседе.

Вместо полицейских за всем происходящим смотрели доктора в штатском. Тех, кто отставал от колонны, они скручивали, нацепляли белую рубашку и заталкивали в медицинский автозак. Там особо буйным вкалывали успокоительное.

На площади остались только две женщины: та, что держала табличку с ГУЛАГом, и та, что негодовала из-за филологов-националистов. Они всё так же стояли: ничем невозмутимая и раскалённая докрасна.

Платформа 3. Что видела Голова.

В центре залы стоит гроб. Крышка его разделена на две части: первая, от пят до шеи, плотно закрыта, вторая, ровнёхонько под голову, открыта – под ту самую голову с глупыми усиками, которую вы можете наблюдать. Она то и дело фыркает и плюётся. Глаза бешено вращаются. Это голова писателя, которого, как вы помните, закопали живьём.

Время от времени гости бала подходят и общаются с головой:

– Ну, что ж ты? – издевается черномазенький мальчуган с бакенбардами, точно пух, и с бегающими, точно озорные дети, глазками, – Сам виноват. Наплодил вокруг себя дурные слухи – вот тебе и на! Стой теперь в гробу, друг. Ничем помочь не могу.

Черномазенький спешно ушёл, задевая рогами люстру, за новой девчушкой. Многим женщинам льстит, что поэт обращает на них внимание, – пусть он и страшненький, пусть всего на голову выше лилипутов, пусть и с такими рогами, карябающими пятиметровые потолки, – зато он самый настоящий Поэт!

Голове скучно: кругом все танцуют, громкая музыка, а ему даже не дают прикурить! Беспокоятся, гады, что он выронит сигару и подожжёт себя. Поэтому ему ничего не остаётся, кроме как подслушивать и подсматривать, что творится вокруг.

Вот доктор-морфинист, пытаясь убежать от воображаемого чёрного кота, припадает к гробу с головой.

– Спаси, друг!

– Как же я тебя спасу? Я всего лишь голова.

– Продай мне копирайт на одну фразу!

– Зачем? – удивляется голова. – Бери даром. На что мне теперь деньги?

Доктор-морфинист тут же убегает, постоянно оглядываясь, и, выкрикивая в пустоту: «Я тебя породил – я тебя и убью!»

Голова обращает внимание на странную картину: мужчина в лакированных американских туфлях бегает за стайкой девочек. С сачком. Они бегает по кругу. Радиус его около пяти метров. В центре круга сидит шансонье с сигаретой в зубах – у него огромные уши и нос с горбинкой. Поёт он старые дореволюционные песни.

Неожиданно зала смолкает. Тишина такая, что становится слышно, как надрываются свечи в попытках озарить пространство бала. Это Поэт приковал к себе всеобщее внимание. Его рога наконец-то отцепились и повисли на люстре. На их месте остались только маленькие обломанные рожки. Поэт трогает их, ещё не до конца осознавая, что случилось.

– Любо, братцы! – восторженно кричит он. – Свершилось!

И несётся Поэт в дальний закуток – там Поэт №2, вусмерть пьяный, пытается играть на гармошке.

– Видел брат? – тормошит его Поэт. – Видел? Спали!

– Кто спал? С кем спал? – не понимает Поэт №2.

– Рога спали! – не унимается черномазенький. – Наверное, литературоведы наконец-то поняли, что жена мне не изменяла!

– Так всё-таки спала? – спрашивает Поэт №2, указывая на рожки черномазенького.

– Ну, было пару раз – так и я не ангел!

– Чёрт ты из табакерки!

– Да, – Поэт потрогал рожки. – выходит, чёрт, раз осталась эта гадость.

В другом конце залы бегает старичок с красным обручем и подпевает: «А ты катись, колесо! Катись, колесо! Катись отсюда – и всё!». Он то и дело подталкивает его, чтобы треклятое катилось дальше. Борода его постоянно подпрыгивает и при особом угле зрения (как раз таком, на котором находится Голова из гроба), похожа на грозовую тучку. Старик светится счастьем: какое это удовольствие – предаваться детское забаве. Он останавливается, забыв про всё на свете, и хватается за животики. Смех его разносится по всей зале. Хлопок! И старик исчез, оставив Красное Колесо не при делах. Ещё один хлопок! Появился дервиш, босоногий, в лохмотьях. Он крикнул: «Пинь-пинь-пинь! Тарарахнул зинзивер!» Опять хлопок! И дервиш исчез.

В залу врывается шумная процессия. Ведёт её человек в солнцезащитных очках и пустой табличкой в руках. Они выкрикивают странные лозунги: «Да, Блок!», «Пушкин всё! Остальное ничто!» и прочее.

Хозяева гостям не рады, но тут уж ничего не попишешь.

Платформа 4.

Сила привычки, или неожиданное происшествие, случившиеся с Моисеем Моисеевичем Зильберманом.

По поводу человека у меня иллюзий нет, а вот человечество оставляет надежду. Сколько бы индивид не занимался саморазрушением, сколько бы он не распадался на части, всечеловеческое общество развивается в геометрической прогрессии. Несмотря на. Вопреки.

Но, согласитесь, чтобы наблюдать за этим племенем разумных обезьян, необходимо божественное терпение. Это не про нас. Нам подавай грязное бельишко. Мы фетишисты до чужих незаурядиц. Так позвольте же поделиться одной из них. Право слово, она выделяется на общем фоне и заслуживает пристальнейшего внимания.

Начнём-с?..

Привычка – это страшная сила. Дурная ли, хорошая – всё равно страшная. Рядом с ней Голиаф, Мориарти и чёрт смотрятся недорослями. Правда, с большой перспективой. Если привычка поселится в человеке, вытравить её можно будет только силой. Она, как водится, в железной воле, а воля в истинной вере. Схема не сложная.

А если привычки выступают в симбиозе?..

Моисей Моисеевич Зильберман с детства запойно читал. Употреблялось всё, что попадало к нему в руки: Толстой, Энгельс и Маркс, атлас мира, история болезни Пупкина В.В., Набоков, жития святых, самиздат и тамиздат, чек №331015 из кафе «Сластёна» и т.д. В ход шло всё, что обладало кириллицей и латиницей. Нередко читались и перечитывались баллончики освежителей воздуха. А это уже знакомит нас со второй привычкой – посещением и заседанием в уборной.

Объяснить то удовольствие на грани катарсиса, которое испытывал Зильберман при восседании на троне, можно только детской восприимчивостью. Приучение к горшку шло долго и запорно. Малыш Мося боялся погрузить свою попку в эту странную конструкцию – пластиковую и холодную, с перспективной чёрной дырой, откуда ничего не возвращается.

Чего только родители не испробовали, чтобы парень вылез из пелёнок. Дошло до того, что маленький Мося каждый раз ходил по-большому, как только приспичивало Мосе старшему. Какой ужас, скажете вы. Да, отвечу я, но бывает и не такое. Абсурда хватает всегда, а выход нашёлся, как всегда, простой и гениальный.

Как-то раз Моисей Исаевич прихватил собой газету – последний номер «Советского спорта». Любимая футбольная команда старшего Зильбермана выиграла у принципиального соперника с разгромным счётом. Отец зачитывал сыну обзор матча – и тут понеслось. Малыш расслабился и полностью разрядился. С этого момента маленький Мося отправлялся в туалет только с книжкой. Именно там он впервые прочёл Чуковского и Барто – и заучил их наизусть; именно там наилучшим образом зубрилась история партии; именно там юный Моисей познал удовольствия от чтения «Клима Самгина».

Небольшая душная кабинка для справления человеческих потребностей стала для Моисея Моисеевича Зильбермана храмом Познания. Многие люди поют в душе, многие – читают, сидя на унитазе. Казалось, что в этом плохого?

Продолжаю рассказ.

Зильберман закончил школу с золотой медалью и поступил в Московский университет на филологический факультет. Количество прочитанных книг увеличилось раз в десять, качество разнилось, но для юного филолога при его зачитанности это не имело значения. Аристотель шёл так же хорошо, как Шолохов, «Декамерон» читался одновременно с «Лолитой», самиздат не соперничал с официозом.

Студенчество пролетело в один миг. Зильберману казалось, будто он зашёл в объединённый общежитский санузел первокурсником, а вышел дипломированным специалистом. Университет не захотел расставаться с одарённым парнем, да и у того особых планов на жизнь не имелось, поэтому над горизонтом взошла аспирантура.

Кандидат наук – это звучит! С выбором темы для диссертации мучиться не пришлось – «Пушкин и XXI век: от советского мифа к российскому». Классическая филология с попыткой разобраться в современности.

Вот появилась первая серьёзная статья. Тут же подфартило с конференцией – Крым, город Саки, где можно ознакомиться с пушкинскими «местами». Поэт был там проездом, но успел запечатлеть городок в дневниках. Местные власти и этому рады, поэтому устраивают экскурсии по местам, куда нисходило солнце русской поэзии. Это и памятник, где поэт чаще всего бывал; это и набережная, где он часто гулял и, возможно, написал одно из стихотворений; и прочие места.

Зильбермана это мало волновало: он приехал выступить на конференции, позагорать и накупаться в Чёрном море на весь следующий год. Доклад его поставили на последний день, поэтому программа-минимум активно выполнялась: море, солнце, пляж, песок. Но, как только пришло время выступать, случилось самое страшное. Аспирант, одетый во всё самое лучшее из своего гардероба, – белые брючки, светлая рубашка, свободные сандалии, белые носочки – ангел, ей-богу! – вышел покорять учёный люд. Его доклад должен был стать сенсацией!

Пошли первые строки доклада – сгоревшее под южным солнцем лицо Моисея Моисеевича стало иссиня-пунцовым, щёки надулись. Пошёл разбор современной поэзии – лоб докладчика, разбитый испариной, дал жизнь полноводной солёной реке. Зильберман уже было перешёл к заключению, как его атаковали обычные человеческие позывы и тут же в известном месте на море белых штанов всплыли медузы желудочной неожиданности, носочки протекли и при нервном перетаптывании докладчик громко хлюпал на весь зал.

Кончилась речь – Моисей Моисеевич умчался за кулисы.

Зал был ошарашен. Было над чем призадуматься. О чрезмерном чтении. О себе. О Пушкине, в конце концов. И лишь я, задремавший в заднем ряду, размышлял о силе привычек и об их симбиозе*.

* Примечание: Язвить на столь щекотливые темы опасно. Это понял я на собственном опыте. Первый текст был готов незамедлительно – за несколько последующих после Зильбермана докладов. К несчастью, Бог всем судья, и я, застигнутый врасплох тем, о чём писал, вынужден был за неимением ничего прочего применить первый текст по назначению. Это вторая версия текста. Конец примечания.